Теперь старик в недоумении пожимал плечами, переводя взгляд с Панкратова на Губкина, и растерянно бормотал:
– Не эстетичен объект, судари мои.
– Ничего, ничего, — утешил его Иван Михалыч. — Берите все крупным планом и отпечатайте поконтрастней. И вот еще что... — Он снял очки, оглядел сбившихся возле буровой лошадей, на которых мужики только что привезли со станции уголь. — Их тоже сфотографируйте, пожалуйста. Возьмите объективом все подводы, все до единой.
Направляясь к костру, Иван Михалыч взял под руку Панкратова:
– Владимиру Ильичу будет интересно посмотреть, как выполняется постановление о мобилизации крестьянских подвод. Всякий раз при отчете он меня спрашивает, помогают ли местные крестьяне разведчикам. Вот это еще одна иллюстрация будет к моему отчету.
Воробьев, выйдя из вышки покурить, заметил, что некоторые из мобилизованных подводчиков сторонились фотоаппарата, его округло-выпуклого стеклянного глаза под черным покрывалом и при этом крестились и шептали молитвы, будто в них был нацелен пулемет.
— Судари мои, прошу занять свои места возле лошадок, — урезонивал мужиков фотограф.
– И охота же тебе наших коней пугать, — ухмыляясь, заметил долговязый парень в буденовке. — Пускай хоть малость сенца перехватят.
– А на кой тебе наши карточки? — спросил бородач с кнутовищем под мышкой. — Ты лучше растолкуй нам за-ради бога: долго нам тут еще отбывать эту самое... нобилизацию?
– Об этом, судари, не со мной, а вон с здешними распорядителями объясняйтесь, — кивнул фотограф в сторону Губкина и Панкратова.
И мужики, наступая друг дружке на лапти, поспешили к костру. Старик в суровой, задубелой от пыли и пота рубахе отвесил Губкину поясной поклон:
– Явите божескую милость, господин инженер... Пошто нас сюда на цельных две недели залучили?
Старику вторили остальные мужики:
– Ржишка пропадает, перестаивается. Бабе одной не управиться...
Даже долговязый парень в буденовке не требовал, а просил:
– Нам сказывали в сельсовете: на день-два мобилизации, а выходит...
Воробьев вспомнил: когда-то он, подросток, кучер Лейста, ночевал с профессором в Бабьем логу. И вот ночью под колокольный набат к палатке ученого хлынули все волчихинцы. Одни вот так же, как эти подводчики, жаловались, другие — требовали: «Убирайся, барин, отсюдова с пыхтелкой и стрелками своими!»
С тех пор прошло без малого десять лет. Была война, революция, снова война, затем голодуха. А мужики как будто тянут все ту же песню: не нужна им ни буровая, ни железная руда.
«Все же волчихинцы-то немного прозрели, — успокаивал себя Степан, вспомнив прошлогоднюю встречу с земляками на усадьбе коммуны. — Они поняли: тогда били не по лошади, а по оглоблям. Как же Иван Михалыч разморозит души этих подводчиков?»
Губкин пригласил возчиков к костру и стал угощать их чаем. Мужики не торопясь, с оглядкой на инженеров и буровых мастеров усаживались вокруг то разгоравшегося, то угасавшего костра, несмело брали кружки с кипятком.