Отодвинув в сторону, дверь, в вагон вскочил кривоногий, в кавказской бурке и в шапке с волчьим хвостом хвостом сухопарый человек.
«Шкуровцы... из Дикой дивизии, — мелькнуло в голове Степана. — Эх, не добили, видно, мы их в Воронеже».
– Что везешь? — шагнул к Воробью шкуровец.
– Станок.
Куда? Большевикам?
Степан молчал, с трудом сдерживая себя, боясь горячностью испортить все.
– Выгружай! — Бандит замахнулся саблей.
Старый мастер не успел увернуться от удара.
Степан не помнил, как выхватил наган и в упор выстрелил в бандита. Второго своего помощника, бледного от страха, Воробьев вытолкнул из теплушки, сказав:
– Торопись! Там у них лошади... Садись и...
Но было уже поздно. На выстрел бежали, скакали на лошадях встревоженные, осатанелые бандиты. Молодой рабочий был зарублен прямо возле теплушки. Степан,
Отодвинув противоположную дверь, выпрыгнул на крутую насыпь, скатился вниз. Перед ним открылась придонская степь.
Куда бежать?
В степи пахло весной. Под насыпью, в отлогой лощинке, острыми шильцами щетинилась первая трава. Степан выдернул один росток, размял меж пальцами и долго не мог успокоиться, ощутив пресноватый запах зелени, аромат жизни. А рядом была смерть, трупы его помощников, заглохший паровоз и бандиты... Но вот паровоз снова задышал дровяным дымом и стал толкать вагоны назад, дальше от Ростова.
Степан приподнялся, пополз по колючей от первой травы насыпи. В мглисто-туманной предрассветной дали смутно маячил уползавший паровоз.
Чувствуя себя бессильным, Степан опять скатился с насыпи. Сердце его тревожно колотилось. По ложбине вдоль насыпи меж кустами терновника он пробрался к ближайшему полустанку.
Оттуда он дал телеграмму Панкратову и Губкину.
Потом долго разыскивал станок, загнанный в Тифлис.
И вот станок работает. Воробьев стоит у рычага и из дверей вышки смотрит на поля и перелесок вдали.
После проливных дождей наконец разведрилось. Сильный ветер разогнал тучи. Над полями заголубело чистое небо. И все на земле, омытое дождями, разбуженное грозами, пошло в рост, зазеленело. По обочинам дороги кудрявилась трава, и в ней маленькими солнцами горели, золотились одуванчики.
Степан забывал недавно пережитое, но ненадолго. Снова и снова с жуткой отчетливостью в его памяти воскресали и старый мастер, и тревожная ночь в придонской степи, и стычка с бандой...
По ночам ему не давали покоя думы о Лейсте, его наказе не забывать пути-дороги, по которым не один год ездили в поисках железной руды.
Вспоминал Степан, как была остановлена работа в Бабьем логу, как двигатель тогда сделал последние выхлопы, медленные, тяжкие, точно предсмертные вздохи, и замер, остановился. Над логом пробежал осенний, ветер, закружил пожухлый лист, упавший с придорожной лозины, и затих. Вечером у заглохшей вышки горел костер. Около него сидели Лейст, студент-практикант Панкратов и он, Степан Воробей, кучер. Все были угрюмы, подавлены.