— Терпел я, терпел, бабука, да пустил в ход свои кулаки. Отмолотил одного-другого, стали не только побаиваться, но и уважать, а то и просить: «Иван, ты силен в математике, помоги решить вот эту задачку». Помогаю чертям полосатым.
Окончив затем в Киржаче учительскую семинарию, он с «волчьим» билетом за неблагонадежность кочевал из села в село. Сначала обучал ребятишек в селе Жайском, затем — в Карачарове, на былинной родине Ильи Муромца. Из этого села он попал в Москву, но определиться на ученье, чтобы стать геологом, ему не удалось.
Мечта его сбылась в Питере, и то не сразу: сперва пришлось поступить в Учительский институт, потом уж в Горный. Лишь к сорока годам он получил диплом инженера и в звании адъюнкт-геолога был зачислен на службу в Геологический комитет. Летом 1917 года этот Геолком послал Губкина в Америку изучать нефтяные промыслы.
...Скрипучий трамвай еле-еле одолевал отлогий взлобок от центра Москвы, от гостиницы «Метрополь», к Тверскому бульвару, к памятнику Пушкину.
Иван Михайлович совсем запарился, или, как говаривала бабушка, взопрел, огрузнел в тяжелой шубе. И зачем его понесло в трамвай? Его спутники никак не втолкуют себе: какой буржуй полез бы в трамвай? Тот взял бы извозчика, отвалил миллион керенками...
Ленин после очередного заседания СТО провожал всех до гардероба. Ему-то и бросилось в глаза: у Губкина пальто совсем не по сезону.
«Ничего, Владимир Ильич: я — северянин, никакая стужа мне не страшна».
«Нет, нет, товарищ Губкин, не годится в такой холод разгуливать налегке. Вот вам записка в цейхауз: получите шубу из тех, что реквизированы у буржуазии».
Конечно, он сразу не скажет Варе, откуда у него такая роскошная шуба. Пусть сама поломает голову, пусть догадается.
В трамвайной духоте, спертости запотели, затуманились его очки. Он никак не мог понять, далеко ли еще до Тверского бульвара. И протереть окуляры хотя бы отворотом шубы не было никакой возможности — он был стиснут, сжат со всех сторон. На очередной остановке он с трудом пробился сквозь людскую кашу и почти на ходу спрыгнул с подножки трамвая. Губкин потерял равновесие и еле-еле устоял на ногах. Подводили его и ботинки с заграничными крагами, у ботинок подошвы — не кожа, а прямо-таки стекло, как лыжи скользят по заледенелому тротуару.
Куда он попал? На какой остановке его точно выплюнул перегруженный трамвай? Ни Тверского бульвара, ни памятника Пушкину, ни Страстного собора. Гуляет ветер по широченной безлюдной улице. И патрули от холода попрятались. Что за улица? Неужели он проехал свою остановку и выскочил на Садово-Кудринской? Так и есть — она. Какой крюк придется делать, чтобы попасть на Спиридоновку!
Он пустился по мостовой. Под уклон бежалось споро, ходко. Только длиннополая шуба мешала разгоняться как следует, полы путались в ногах. Показалось, что топот ботинок отдается позади. Оглянулся. Нет, это следом за ним бежали двое. Что за люди? Догнали, взяли под руки...
– Сымай, барин! Вытряхайся! Походила ваша милость и — хватит! — потребовал грубым, с хрипотцой голосом высокий, в шинели.