В Стокгольме бежавшие из Петрограда белоэмигрантские барыньки пугали нас всяческими страхами, визгливо советовали не ехать в «страну анархии», закатывая глаза, предсказывали нашу гибель. Вся эта чертовщина мало подействовала на нас.
Весной 1918 года, обогнув Европу, мы прибыли в советский Мурманск. Пролетарская революция была на подъеме, дел у молодой власти — масса, и все же у представителей Мурманского Совета нашлось время встретить ученых, помочь им достать теплушку для привезенной из Америки геологической библиотеки и архива, а самих ученых усадить в купе международного вагона. Я никогда не забуду волнения, которое я испытал, ступив на родную землю,— волнения, возросшего при виде ласкового и заботливого приема, оказанного нам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В Петрограде меня ожидало распоряжение Высшего Совета народного хозяйства выехать в Москву. В комнате №434 2-го Дома Советов («Метрополь»), куда меня поселили, впоследствии образовался Советский геологический комитет в противовес старому Геолкому, не признавшему Советской власти (не забудьте: то было время саботажа старой интеллигенции).
Я с большой горячностью стал работать в новом Геолкоме.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мне трудно найти слова, чтобы нарисовать хотя бы в отдаленной степени похожую картину творческого горения на работе того времени. В Главнефти мы, правда, сидели в шубах и перчатках, но работали, твердо веря, что и Баку, и Грозный, и Эмба, занятые тогда белыми, будут скоро нашими, советскими.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Над Москвой по-весеннему щедро сияло солнце. На еще голых деревьях в скверах и парках гнездились недавно прилетевшие грачи. Все кругом пело, сверкало, как бы радуясь свету, теплу, первым цветам подснежника, привезенным женщинами и ребятишками из лесов Подмосковья.
— Полтина букет! — слышалось там и тут.— Полтина букет!
Хотелось купить букет, порадовать Варю. Она любит цветы. Но как их сбережешь в нахолодавшей за ночь комнате? «Буржуйка» обогревает жилье, пока ее топишь. А к утру в комнате чернила замерзают.
«Сами только и спасаемся под шубой,— грустновато усмехнулся Иван Михайлович.— А цветы погибнут, не вынесут собачьего холода...»
Весна манила Губкина за город, в поля и леса. Пусть там еще лежит снег, крупнозернистый, ноздреватый, по утрам от заморозков и морозов он кажется жестким, как наждак. Но весна свое берет: небо уже не зимнее, прибавилось в его оттенках голубой нежности...
«Как это хорошо: принят без кандидатского стажа,— вспоминал Иван Михайлович собрание партячейки.— Сбылось то, к чему готовился всю жизнь...»